В Донецкой области Украины, где с февраля 2022 года идут бои, продолжают жить и работать мирные люди. Варят кофе, стирают одежду, ремонтируют трубы. В Торецкой территориальной громаде, где последнюю неделю в отдельных поселках уже идут уличные бои, еще недавно был субботник. Журналист Дмитрий Дурнев специально для «Верстки» и издательства «Знаки препинания» проехал от Лимана до Торецка, через Краматорск и Константиновку, чтобы узнать, как выглядит мирная жизнь во время войны.
В Донецкой области третий год, как объявлена обязательная общая эвакуация. Города, где шли или идут ожесточенные бои — и Бахмут год назад, и Торецк сейчас — эвакуируют по одному и тому же официальному приказу. Но, несмотря на это, здесь живут люди. Меньше всего их было в декабре 2022 года: тогда в подконтрольной Украине части региона, по данным источников из областной военной администрации, оставалось 365 тысяч человек. А к концу 2023 года их стало более 500 тысяч. К возвращению сподвигли два события, говорят в областной военной администрации собеседники «Верстки». Когда после освобождения большей части Харьковской области в 2022 году в Славянске, Краматорске, Дружковке и Константиновке вдруг включили отопление, заведя газ в хранилища через Изюм, — летом 2022 года эвакуацию населения запускали с предупреждением, что тепла не будет в принципе. И когда запустили скоростной поезд «Интерсити» по маршруту Киев — Краматорск. На нем из столицы страны прямо в зону боевых действий можно приехать за довоенные восемь часов.
Есть и третий фактор — ежедневная боевая работа ВСУ, которая к лету 2024 года так и не позволила России оккупировать весь Донбасс. Но каждый отвоеванный или потерянный метр линии фронта отражается на мирном населении. Так, в 20-х числах июня вокруг Торецка во время разведки боем одно из пехотных подразделений российской армии вдруг смогло продвинуться от Майорского поста на километр, потом еще на километр и выйти в безлюдный пригород Торецка — поселок Шумы. Раньше этот блокпост считался незыблемым, никакие атаки два с половиной года не могли сдвинуть оттуда части ВСУ.
От Торецка до оккупированной Горловки по степи напрямую меньше шести километров — и все эти десять лет Торецк был в зоне досягаемости российской артиллерии, беспилотников и тем более бомбардировок с воздуха. Но город как-то жил — без воды, газа, но с электричеством и упорной местной военной администрацией.
Но сейчас, после прорыва в Шумы, город бомбят и расстреливают — и за пару недель Торецк превращается из населенного пункта с 11 тысячами жителей в арену возможных уличных боев, где уже нет коммунальников, электрики не чинят обрывы проводов, а гуманитарную помощь продуктами не завозят в таких объемах, как это было еще в мае-июне 2024 года. На улицах работают только эвакуационные группы: они по наводке диспетчера находят в домах людей, которые хотят выехать.
За ситуацией в Торецке, Лимане, Курахово напряженно наблюдают по всей Донецкой области, здесь все четко понимают, что происходит с городами, когда российская армия подходит к ним вплотную: их превращают в щебень. Судьба еще относительно недавно благополучных Угледара, Бахмута и Часова Яра — перед глазами.
Корреспондент «Верстки» побывал в Торецке за несколько недель до прорыва российской армии, когда бомбы ФАБ 250 уже прилетали в город сериями, но туда еще пускали журналистов, а местные чиновники и коммунальники работали и надеялись на лучшее.
«Дважды взрывами сносило — мы тут все равно будем работать!»
Ехать в Донецкую область из Киева сейчас лучше через Харьков — бои в районе Волчанска логистику еще не нарушили, а дорогу между Полтавской и Харьковской областями в последние месяцы отремонтировали. Она ровная, без ям — только со взорванными во время прошлого наступления русских и пока не отстроенными мостами в Чугуеве и Изюме. Правда, наведенные в объезд временные мосты и дороги в упор не видит навигатор. В Изюме он, к примеру, упорно ведет машину в Славянск через Лиман, куда нынче без специального пропуска не местному не попасть: въезд в город прикрывают блокпосты, аккредитованные журналисты, например, получают в Военной областной администрации электронные пропуска на один день, а их список передается бойцам на посту. А в лесах вокруг Лимана идут бои.
На подъезде к Славянску, километров за тридцать до ближайших позиций в лесах за Лиманом, лежат развалины знаменитого рынка БЗС.
БЗС — это пара бензозаправочных станций на трассе Харьков — Ростов. Когда-то она была оживленной магистралью между украинским и российским пограничьем. На БЗС кормили, поили проезжающих и отоваривали местной керамикой: в Славянске особая глина, здесь работало множество частных мастерских по производству всего — от посуды до всевозможных садовых гномиков, кроликов и черепах.
БЗС — название, закрепившееся с времен фильма «Королева бензоколонки», когда появление «бензозаправочной станции» при большой трассе раз и навсегда потрясло местных. За лесом — здания санаториев Славянского грязевого курорта, оттуда отдыхающие бегали в кафе БЗС поесть домашнего, а не диетического. Этот локальный мирок разбит обстрелами еще 2022 года, а сейчас его добивают ракетами. Несколько рядов сувенирных павильонов, киосков, прилавков — все в развалинах. Через дорогу лежат остатки кирпичных кафе.
«Там сторож оставался, но он после очередного прилета сбежал. А мы работаем!» — говорит мне хозяйка кафе «Олена» Олена Батрак. Ей лет сорок, рядом муж и дочь лет двенадцати. Завтра Олену на четыре дня сменят сестры. В меню — всевозможное мясо и салаты, готовит все это в Славянске мать Олены.
Ее фамилия написана на плакатике рядом со стойкой — вместе с номерами карточек двух украинских банков, здесь принимают деньги любым способом. Рядом крупный плакат с паролем от вайфая: в этих местах интернет — роскошь, за которой из окопов приезжают клиенты, украинские военные.
По соседству работает сетевая заправка с большим привычным магазином, у которого плитами ДСП закрыты все стеклянные витрины. Для защиты персонала на здешних заправках используется технология «склад наружу». Это когда внутрь торгового павильона вносят палеты с водой, напитками и прочим товаром, выстраивая их по кругу. В итоге вокруг клиентов, касс и персонала образуется защитный вал из пластиковых бутылок с жидкостью — от осколков.
«Заправку видите? — спрашивает Олена. — Они такие красивые открылись после последнего большого прилета. До того мы тут вообще были одни: нам взрывами и окна выносило, и потолок падал, и со стойки все сносило».
На кафе Олены привычная для военных лет реклама — «Прання речей!» — и два больших транспаранта для проезжающих трассой: «ПРАЦЮЄМО!». Этот клич жизни среди развалин привлекает взгляд, особенно после того, как проезжаешь совершенно разбитое предыдущее село и ничего хорошего на трассе впереди уже не ждешь.
Сейчас автоматические стиральные машины работают «на прання» для военных при многих придорожных кафе, услуга «принять душ» в меню прифронтовых кафе тоже, как правило, присутствует — цены демократичные от 100 гривен за загрузку стиральной машины до 200 за помывку, к душу принесут и тарелку борща. Правда, к борщу не будет ничего: с 2022 года в Донецкой области действует сухой закон, алкоголь не продается в магазинах и не подается в кафе.
В селах между Краматорском и Добропольем, и даже в разбиваемом Курахово (это следующий городок после уничтоженной и захваченной российскими войсками Марьинки) работают сауны для солдат. После смены в пять-семь дней в окопах это востребованная услуга. На южном фланге Донецкого фронта солдаты частенько ездили прямо из окопов помыться в душ при городском бассейне в Селидово.
Семья Олены Батрак приезжает в кафе из Славянска. Работают по 12 часов с 07.00 до 19.00. Комендантский час в здешних городах с 21.00, после 20.00 прекращает работать сразу и почти все. Но в кафе «Олена» ночью «живет» сторож, комендантский час, таким образом, его не касается, и он принимает «в гости» военных, которые заскакивают связаться с помощью вайфая с семьями, кормит их оставшейся едой и готовит для бойцов кофе. Процесс круглосуточный, сродни обычной работе на войне.
«Видите, одну витрину укрепили железом после того, как ее взрывной волной вынесло, вторую совсем пластиком закрыли, потолок пластиковый падал дважды, а мы его гвоздями „к небу“ прибили», — показывает мне шляпки гвоздей в белом пластике муж Олены. В углу стоит для проезжих пара картонных коробок с глиняными тарелками и классическим местным набором огнестойких горшочков для жаркого. Стоит 500 гривен, около 11 евро, осталось от уехавших торговцев местной керамикой.
В меню и на витрине обильно представлено всевозможное мясо, блины, пельмени — все выглядит «по домашнему», как здесь любят солдаты: с большим количеством сметаны, майонеза, обязательной свининой. Я прошу заправленный маслом салат из капусты. Хозяйка без единого слова достает кочан и быстро нарезает отсутствующий в меню салат. Борщ, кофе, куриная отбивная и салат из молодой капусты обходятся мне примерно в семь евро, 320 гривен. Через сутки в Лимане я попаду в кафе, открывшееся три дня назад, — там уже работал кофейный аппарат, но еще не было электрического чайника и не наливали чай. Зато были наборы суши, большой за 800 гривен, почти 20 евро, и малый — за 400, девять евро. Судя по ценам, явно предназначались не местным.
«Дважды взрывами сносило внутрь все со стойки и разбивало кофейный аппарат. Купили новый — мы тут все равно будем работать! Вы к маме едете? Купите хоть чего ей с собой, я мясо любое со скидкой дам! Нет клиентов, наших ребят отсюда отправили», — сдержанно объясняет пустоту своего заведения Олена. Ее «прикормленные» круглосуточным интернетом, вкусным кофе и домашней стряпней военные уже где-то в другом месте, но она привычно не говорит ни направления, куда они уехали, ни номера их бригады. Ей предстоят сложные недели без наплыва клиентов — после наметившегося успеха под Очеретино россияне вывели из окрестностей Лимана часть своих сил, отправив на более перспективный участок донецкого фронта. Теперь часть войск на более важное направление отвели и украинцы.
Дети возвращаются в область
Семья Олены Батрак выезжала в 2022 году вместе со всеми в эвакуацию, прожила семь месяцев в Миргороде и вернулась — больше из дому уезжать никто не хочет.
В кафе «Олена» в кресле сидит дочка хозяйки, девочка лет двенадцати. На мой вопрос об учебе отвечает, как инопланетянину: «В нашу школу два больших прилета было, ее отремонтировать сначала надо — для офлайна!» Все школы здесь работают онлайн.
В прифронтовой зоне стараются следить в первую очередь за детьми, в часто простреливаемых городках и селах главы военных администраций знают своих детей и беременных наперечет — обычно по пальцам одной руки. Подальше от фронта народа чуть больше, но школы, лифты, заводы, бомбоубежища, как правило, не работают — область официально второй год живет в режиме эвакуации населения. Регулярно включается тут только сирена воздушной тревоги, но в Краматорске люди на улицах на нее не реагируют, даже не прибавляют шаг.
Больницы принимают частично, врачи приезжают вахтовым методом — тот же Краматорский городской онкологический центр, например, эвакуировался в 2022 году во Львовскую область, и теперь там конкурируют между собой сразу две профильные клиники.
Но в последнее время в Донецкую область все чаще возвращаются семьи с детьми. «У нас совсем недавно на город 13 детей было, а теперь только в последние выходные с семьями тридцать детей вернулись», — говорил мне в мае 2024 года начальник управления ЖКХ Торецкой городской администрации Руслан Биленко. Мы друг друга хорошо понимаем: правительство Украины в марте 2024 года отменило выплату помощи тем ВПО (внутренне перемещенным лицам, такой аббревиатурой определяют беженцев с оккупированных и прифронтовых территорий), «чье материальное состояние позволяет осуществлять существенные расходы без помощи государства». Принцип отмены был прост: отменили большинству, а те, кто имеет право на выплаты, должны были до конца апреля подать заявления в местные центры предоставления административных услуг и восстановить пособие.
Платили вроде немного: например, моей семье как ВПО была положена помощь на аренду жилья — 3000 гривен (около 70 евро) супруге и по 2000 гривен (около 46 евро) на каждого ребенка. Получалось на семью 7000 гривен (около 160 евро), которые, в принципе, покрывали бы аренду дома где-нибудь в селе, газ и свет. Правда, я на помощь с 2014 года никогда не подавал — себе дороже. Но для многих беженцев эти деньги были соломинкой, удерживающей людей в чужих городках и селах. Теперь помощь положена только тем, кто зарабатывает меньше 9444 гривен (около 215 евро) на члена семьи в месяц, а еще пенсионерам и инвалидам.
Все остальные и те, кто в льготные категории попадает, но не силен в борьбе с бюрократией, потянулись обратно — в свои дома в прифронтовую зону. Жить не дома вообще сложно, а чтобы вернуться, достаточно небольшого толчка.
В Торецке вместе с ближними поселками было 18 школ, закрывались они постепенно. Со временем сложился особый ритуал, когда после прилета ракеты в очередную школу приезжала «ликвидационная» бригада из шести мужчин-учителей. Они затягивали разбитое пространство полиэтиленом, собирали в целые помещения весь школьный инвентарь, который еще, может, получится использовать. Летом 2023 года я приехал в одну из таких школ после удара, смотрел, как ракета разметала верстаки, молотки и отвертки в кабинетах труда.
Запыленные биолог и математик в перерыве между разбором завалов рассказывали о своих онлайн-уроках с учениками, большинство из которых тогда были почему-то в Нидерландах. Я слушал с интересом: моя дочь из Киева учится онлайн в школе родной оккупированной Волновахи, ее учительница ведет уроки для второклашек из Германии, из них три человека — в Киеве, остальные — кто где. В школе недавно проводили опрос родителей — искали возможное место, где можно было бы иногда собирать детей, у которых даже ссоры друг с другом случаются только онлайн. Пока идея зависла в воздухе: нет такого общего места у детей Волновахи. Решили ждать деоккупации.
«Мы б еще с солдатиками договорились, но они же на города убийц бросают!»
Четыре больших города — Славянск, Краматорск, Дружковку и Константиновку — объединяет одно шоссе. Вдоль него идет одна общая сквозная улица имени местного учителя и поэта Олексы Тихого. Тут, в большой городской агломерации, все, что работает, живет только с военных денег: солдаты своими зарплатами кормят многочисленные кафе и рестораны, СТО, шиномонтажки и, разумеется, автомойки с самообслуживанием. Тут каждый работающий «имеет контакт со своими солдатами» и «знает примерный расклад».
«Если русские прорвутся через Часов Яр, то минимум на полгода загрузнут в минных полях и наших позициях после города. Но Краматорск же так может попасть под работу пушек!» — говорит мне в Краматорске мой дядька Эдик. Во дворе дома у дядьки стоит грузовик с кузовом на пять тонн. До полномасштабного российского вторжения он на нем каждый день развозил продукты. Сейчас в кузове стоят бетономешалка, мотоблок и сложены пять кубометров дров. «Я ж их уже купил, чего мне их оставлять? Русские если прорвутся, поеду в село на правый берег Днепра, куда-нибудь в Черкасскую область, сниму домик — отсижусь там с мамой!» — поясняет мне свои планы дядька.
В 2022 году он, готовясь к приходу российских солдат, разобрал задний мост на своей рабочей машине и хитро сломал старенький легковой дизельный «Фиат» — так, чтобы он заводился и сразу глох. Всю дорогую бытовую технику семьи сложил аккуратно упакованной в яму в гараже и так же аккуратно заподлицо все засыпал подсушенным песочком — готовился к мародерству «а‑сва-бодителей», тут так иронично зовут российских солдат. Грузовик стоял в бетонном боксе на территории одного из местных складов — все защита от осколков. Колесную рабочую технику дядька не вывозил, собирался после прихода русских кормить с ее помощью мать и себя.
Настроения в моем родовом поселке поменялись кардинально к лету 2023 года — до людей дошла информация о том, что российская армия при «освобождении» превращает близлежащий Бахмут в щебень и, главное, волнами пускает в атаки на города бывших заключенных.
«Что ж с Россией случилось, Дима? — спрашивала тогда моя 80-летняя тетка Лора. — Мы б еще как-то, наверное, с солдатиками договорились, но они же на города убийц, грабителей всяких бросают! Как же так?» Как к старикам пробивалась эта информация — феномен, достойный отдельного изучения. Год назад, например, в поселке, благодаря стандартной спутниковой приставке, в телевизорах был нестандартный набор: пропагандистские российские каналы международного вещания, заблокированное в России «Настоящее время» из Праги и частный русскоязычный канал из Германии «Новый мир».
Перемирие у озер с химическими отходами
Прорыв российской армии на Очеретино грозит украинцам захватом Покровска, совсем недавно самого тылового города в подконтрольной Украине части Донецкой области. Через Покровск шла главная дорога из Киева в Краматорск, но сейчас, как говорят в Торецке и Константиновке, 12 ее километров находятся в досягаемости российской артиллерии. Через блокпосты военные колонны на эту дорогу уже не пускают, гражданские пока на свой страх и риск едут — боязливые из этих мест давно выехали, остались только фаталисты.
Бои под Часовым Яром — это угроза Константиновке, Дружковке, Краматорску и Славянску. Но, главное, и Очеретино, и Часов Яр — это угроза окружения крупного города Торецка. Сколько сейчас людей осталось в городе, сказать трудно: к 21 июня 2024 года части российской армии внезапно смогли пройти на четыре километра вглубь позиций ВСУ и войти в поселок Шумы, это совсем рядом с Торецком. Это сломало в жизни города все. С начала 2024 года жизнь там поддерживали коммунальники, которые развозили по микрорайонам техническую воду, обеспечивали раздачу гуманитарной помощи, единственная бригада РЭС чинила порывы линий электропередач.
Сейчас вся коммунальная техника эвакуирована, электрики выехали, коммунальники из-за плотных обстрелов не наполняют водой расставленные по городу бочки по пять тонн. Любым лишним в бою волонтерам, журналистам и прочим гостям въезд закрыт — дороги открыты только на эвакуацию.
Я был в Торецке в мае, а до того — в апреле и августе 2023, и в декабре 2022. Каждый раз от города оставались «сувениры». В декабре 2022-го всех еще удивляли обстрелы улиц советскими зажигательными ракетами. Они начинены такими маленькими эбонитовыми стаканчиками с зажигательной смесью — на земле их следы видны как яркие желтоватые очаги химического возгорания, а сами зажигательные элементы размером с фалангу пальца можно раздавать приезжающей на свой страх и риск прессе. В мае в администрации мне подарили значок «Торецк».
Коммунальники Торецка тогда сменили уже пятое место расположения в городе: все предыдущие были разбиты, равно как и общественные пространства от церквей до всех восемнадцати школ с Домом культуры. Весной здесь ежедневно считали бомбы: российские ФАБ 250 часто, уходя в мокрую землю, не разрывались, и коммунальники — не саперы — закладывали их сверху мешками с песком.
Объединенная территориальная громада Торецк — сложное место, чтобы в него возвращаться. В городе есть, например, такие углубленные во фронт места, как Нью-Йорк, поселение, основанное меннонитами, приглашенными в Россию Екатериной II, и поселок Северный. Там бои и окопы и так располагались просто на окраине, рядом с домами. А вода канала Северский Донец — Донбасс сначала попадала в оккупированную Горловку, а потом возвращалась в Торецк. В феврале 2022 года российские войска при первых штурмах разрушили энергоснабжение насосных станций канала, а потом и его русло вместе с насосами — воды с тех пор нет как в Горловке, Донецке и Макеевке, так и в подконтрольном Украине Торецке. Причем в Торецке нет и резервных водохранилищ — нечем было заполнить систему отопления, поэтому город жил без воды, тепла и газа. Электричество как раз было, но линии электропередач время от времени рвало прямыми попаданиями и осколками, сейчас эти порывы чинить больше некому.
Непобитых зданий здесь почти не осталось. При этом десятилетиями во Дворце культуры Торецка сохранялась гордость шахтерского городка — зимний сад с большими пальмами. Несмотря на обстрелы, коммунальники укутывали полиэтиленом помещения для каждого дерева, умудрялись держать плюсовую температуру и находить чистую воду для полива.
От пятиэтажек Торецка на окраинах видны позиции ВСУ и первые рукотворные горы, знаменитые донбасские терриконы Горловки. Еще в Первую мировую войну для производства взрывчатки в поселке Нью-Йорк построили химический комбинат, что проработал больше ста лет. До конца XX века, до модернизации, он сливал отходы в два огромных химических озера — щелочное и кислотное, каждое примерно по 400 тысяч тонн.
Сейчас озера лежат аккурат рядом с позициями военных, карьер с глиной для укрепления их дамб остался в Горловке. Но и русские, и украинцы, в принципе, понимали, чем грозит разрушение этих рукотворных морей. Для наглядности: проектный офис ОБСЕ в Киеве даже оплачивал услуги специалистов из Беларуси (ну, чтоб на российской стороне тоже всерьез принимали выводы комиссии), и те пытались спрогнозировать последствия прорыва этих дамб. Получалось, что в течение пары недель смертельная химическая жидкость могла выйти как на водозаборы на Северском Донце украинского Славянска, так и российского Каменск-Шахтинска Ростовской области.
В итоге все знаменитые пропагандистские «восемь лет, когда бомбили Донбасс», каждую неделю здесь тихо обозначалось технологическое перемирие и под присмотром патруля миссии ОБСЕ машины комбината подсыпали дамбы вокруг химических хранилищ — нетехнологичным суглинком, глина осталась в Горловке. До такой кооперации, чтобы еще и грузовики катались туда-сюда через минные поля, все же не дошло.
Сейчас рядом с озерами, метрах в семистах, — позиции украинцев. Вообще вокруг Торецка ВСУ удержались в основном в оборудованных еще до 2022 года укреплениях. А теперь местная власть помогала инженеру и офицеру Саше из стоявшей здесь отдельной механизированной бригады ВСУ готовить укрепления для уличных боев. Именно когда ее сменяли в конце дежурства, случился прорыв россиян к окраинам. Но доты и дзоты уже прикрывают все перекрестки Торецка, ключевые участки дорог, важные развалины административных и общественных зданий. Коммунальники с гордостью показывали оборудованные в дзотах удобные лавки и лежаки для солдат — драться за город в случае чего здесь собираются со всеми удобствами.
Люди цепки, как чертополох
Мы с заместителем главы военной администрации Торецка по ЖКХ Русланом Биленко заезжаем на развалины заправки. Раньше здесь было милое кафе с единственным во всей Донецкой области непритязательным полевым супчиком с пшеном — я только за ним старался все годы после 2014-го напроситься сюда в командировку. Последний раз в апреле 2023 года мы тут пили только кофе, супчика не было, кафе было единственной точкой, где в городе еще кормили за деньги, поэтому обед надо было заказывать по телефону и подъехать на назначенное время в закрытый мешками с песком и заменившей стекла светомаскировкой павильон. Нам надо было ждать своей очереди на борщ два часа, и мы решили ограничиться кофе. Помню, что знакомая девушка на выдаче спокойно сказала: «Мы будем работать до последнего! Где еще тут работу найдешь?»
«Сильно наших девчонок помяло…» — спустя год после этого кофе говорит Руслан, глядя на неузнаваемые развалины АЗС и торгового павильона. Российская бомба ФАБ-250 прилетела в заправку и кафе в конце мая 2023 года, прокуратура по горячим следам сообщала об одном убитом и девяти раненых.
К маю 2024 года в Торецке из точек общепита оставался один ларек, где варили кофе и принципиально не ставили ни одного даже ящика, чтоб присесть рядом, — никакого скопления людей создавать не стоило, город просматривается от Горловки любым беспилотником в небе над терриконами в степи, ему не обязательно лететь ближе, все видно и так.
В Торецке в 2024 году закрыли отделения «Ощадбанка» и «Приватбанка», но в городе с гордостью говорили, что три их банкомата все же остались и их регулярно загружали наличностью приезжие банковские броневички. В очередной раз восстановленный после бомбежки свет, два еще действовавших маршрута общественного транспорта, работающие (и жившие тут же!) спасатели и пожарные от украинской ДСНСi — все это было зримыми признаками для местных, что оперативного окружения Торецка нет, и жизнь продолжалась.
Но на случай, если окружение все же будет, местные уже подсыпали только им ведомую дорогу щебнем. Если русская артиллерия будет простреливать основную дорогу на Константиновку, уже есть запасная для эвакуационного транспорта. Тут люди цепкие, как чертополох, и практичные, как жители Торецка, — сравнить их просто не с кем.
Здесь годами не было воды, тепла и не работает канализация, но в городе над канализационными люками установили десятки деревянных туалетов. Пробили 6 скважин для технической воды, расставили по улицам пластиковые емкости по пять тонн, куда возили воду коммунальные цистерны и с утра собирались люди с тележками — после 15.00 жизнь в городе постепенно замирала.
Еще в Торецке поставили 25 бетонных защитных сооружений — по идее, в них должны прятаться при обстрелах люди из очередей, на автобусных остановках и возле временной амбулатории. «Есть уже побитые осколками убежища — опробованы делом, защищают!» — рассказывает мне Руслан возле поставленных ООН модулей медицинского пункта, где обычно принимают два врача. К пункту из двух белых вагончиков аккуратно проложена бетонная дорожка, а рядом стоит не местное, а «международное», от ООН, бетонное убежище — немного вычурное, в форме завитой ракушки.
Бомбардировки рвут электрические сети, но в РЭС оставалась одна бригада ремонтников, и она латала все порывы в режиме нон-стоп. РЭС дружно хвалили и немного обижались: не берут новых людей на работу, на вторую бригаду, например. Здесь каждое рабочее место, где платят зарплату на банковский счет, само по себе еще и являлось своеобразным сигнальным поплавком о том, что эвакуация не готовится, окружения не будет, «они» не пройдут.
«На Пасху для своих закрылись и всю ночь службу вели»
Из «живых» мест в Торецке в мае оставались рынок, магазины, пункты раздачи гуманитарки, остатки больницы и церковь.
С отцом Георгием из местной церкви мы не встретились, он еще не приехал на службу, но в сторожке возле храма на кухне суетились женщины. Здесь и еще в местном «Центре незламности» кормят горячими обедами нуждающихся.
«Сейчас в 12 часов будет социальный обед — первое, второе, борщ, макароны, пост уже закончился, так что мы зажарку из сала делаем, тушенку в макароны добавляем — это все из гуманитарной помощи, — рассказывает прихожанка Марина. — Человек 40 сегодня придет». Марине 60 лет, она, можно сказать, военный пенсионер, много лет работала в местной исправительной колонии, которая не раз меняла свой статус и одно время ее работники даже числились военнослужащими внутренних войск. Руслан Биленко тоже работал до пенсии в системе исполнения наказаний, он хорошо знает Марину. Люди, годами работавшие вместе в местной, уже закрытой колонии — своеобразное сплоченное землячество.
«Видите, пленкой и оцинковкой закрыли алтарь, ребята пытаются крышу латать — наши, прихожане, — Марина показывает на побитые купола и крышу храма. — В церковь ходят люди, человек 30 сейчас в среднем, раньше, конечно, полный храм набивалось — на Пасху, на вербное воскресенье! Сейчас же на Пасху для своих закрылись и всю ночь службу в храме вели, а в пять утра открылись и уже после комендантского часа всем святить начали, полиция тоже тут была…»
К храму не спеша идут, катятся на велосипедах первые посетители — поджарый крепкий дед, бабушка с палочкой и пожилая женщина в огромных, сваливающихся с носа пластиковых солнцезащитных очках. Она горячо и не очень связно сразу начинает рассказывать Марине, что в Константиновке ей почему-то на этот раз не выдали какие-то документы в пенсионном фонде, но она обязательно еще поедет и найдет на кого-то управу. Марина дирижирует подготовкой еды, спокойно кивает первой гостье, с готовностью вникает в ее рассказ и одновременно провожает меня.
«Там дальше до позиций россиян где-то метров 800»
Мы ездили по городу мимо местных достопримечательностей: черно-красной растяжки «Слава добувається лише в бою» (Слава добывается только в бою), памятника шахтеру и, разумеется, мимо «Титаника». Так в Торецке называют девятиэтажку в городе, где с момента постройки в 70‑х годах прошлого века неисправимо текут трубы в подвале, дом вроде все время «тонет», но все равно остается на поверхности памятником местным суровым юмористам. «Титаник» — последний на окраине дом, обращенный к степи и Горловке, — по многочисленным отметинам от снарядов на нем можно писать летопись жизни города за последние десять лет.
Выезжаем на еще одну уходящую вдаль улицу, со спрятавшимися впереди окопами. В небольшом городе все доступно для обстрела или шального FPV-дрона, коммунальники здесь очень не любят пикапы и любые машины зеленого цвета — привлекают ненужное внимание! Сами ездят на сугубо гражданских разноцветных вроде как непрактичных микроавтобусах с низким клиренсом — для местных битых-перебитых дорог техника ненадежная, но лучше лишний раз отремонтировать ходовку, чем словить шальной дрон или мину с неба.
Неловко выходить к людям в бронежилете, когда они, прикрытые от осколков только спортивными костюмами, с метлами и лопатами чистят от мусора обочины дороги. Трасса вдоль домов вроде без ям и уходит куда-то вдаль от памятного знака «Торецкуголь, шахта Северная, год основания 1901».
«Там дальше до позиций россиян где-то метров 800», — машет вдоль дороги мой спутник Биленко, и я понимаю, что мы как-то незаметно оказались в знаменитом поселке Северном, самой обстреливаемой окраине Торецка. При этом рядом с нами человек двадцать мужчин и женщин дружно прибирают обочины, солнце светит, субботник почему-то происходит в четверг.
«Я всем сказала на выдаче гуманитарки, что хотим убраться и кто может, пусть приходит», — говорит мне Виктория Котова, должность которой здесь называют немного вычурно, «начальник участка развития», раньше ее бы называли проще — «староста». Реформа местного самоуправления создала относительно большие объединенные территориальные громады (ОТГ), в которых, как правило, объединены до десятка небольших сел или поселков. Эти поселки теперь после старта территориально-административной реформы не выбирают поселковых советов и голову, но какую-то администрацию все же имеют, и старые здания для нее, как правило, сохранились.
«Лишь бы нас не окружили!»
Здание администрации Северного тоже есть, но сильно побито: большая бомба упала где-то в парке по соседству, в метрах в 150 — 200. «Я слышу, оно свистит так, бегу со всеми в здание — и тишина! Думаю, может, ошиблась моя интуиция? А оно через пару секунд как даст!» — с улыбкой рассказывает Виктория.
«Все делаем, дрова людям развозим от администрации, брикеты — поначалу страшно было, а потом коммунальники, с которыми ездим, мне говорят: „Мы ж благородное дело делаем, нас Бог должен оберегать!“ — говорит Виктория. — Наши всю гуманитарку с благодарностью берут, но больше наборы от World Central Kitchen ООН популярны — там консервы мясные, пара килограммов риса, растительное масло, сгущенное молоко…»
Рядом с парком я в одиночку занимаюсь безнадежным делом — пытаюсь в бронежилете с надписью «Пресса» поговорить с набирающими воду из пластиковой бочки пожилыми женщинами. У каждой небольшая тачка, что вмещает минимум шесть шестилитровых баклаг с водой, чтобы все это было по силам тащить к дому. Пока одна подруга сосредоточенно набирает воду, вторая поясняет «расклад» приезжему журналисту, который практичным дамам, к счастью, кажется полезным контактом.
«Это техническая вода, для той же стирки — машинка у меня берет до 100 литров, стираю я по субботам, только на одну стирку я должна сходить с таким грузом три раза! — поясняет Елена, еще не старая женщина, которая собирается с силами перед очередным рывком с грузом к дому, и вдруг говорит главное для нее: — Вы там напишите, чтоб на поселке тут в районе нашей улицы еще одну бочку поближе поставили».
Ей лаем вторят собаки, то ли живут возле бочки, то ли сопровождают своих хозяек в главный, стержневой поход дня — набор воды на ближайшие сутки ожидания новостей. Стиральные машины местные кулибины тут дорабатывают для эксплуатации без проточной воды, работает программа «от баклаг», шутит мужик рядом. Люди с тачками охотно поддерживают беседу, дела их сделаны — скоро стемнеет и все, пора ожидать новую бомбежку.
Тут все местные пытались передать словами, как сильно отличаются «выходы» и «прилеты». Получается, что прилет боеприпаса протяжнее выстрела от города и вообще: «Задницей, если рядом летит, все почувствуешь и сразу поймешь!»
Виктория Котова, несмотря на приличествующий субботнику спортивный костюм, красивая женщина с «адреналиновым» взглядом, зрачки широкие, форму не меняют. Все вокруг ей понятно: вон в парке новая детская площадка зеленью зарастает, это перед вторжением грант выиграли и успели поставить, вот окна сзади ее администрации все зашиты досками — это бомбой вынесло. Вон справа по дороге бочка с водой стоит, тонны две-три там еще есть, и народу с баклагами в очереди немного — там тоже все понятно, все под контролем. И магазин напротив открыт, работает. До русских примерно километр, но так ведь уже десятый год, почти стабильность.
Муж у нее не на субботнике, в доме сидит — словно извиняясь, она говорит, что ее мужчина очень уж нервно прилеты воспринимает, боится. А дочка 16 лет с семьей сестры в Нидерланды уехала, звонит оттуда часто, спрашивает, когда мама приедет.
«Мне эти вопросы как, помните, надписи раньше на стенах писали, когда ребят в армию провожали. „Ждем Мишу в 2024 году!“ — с горечью признается вдруг Виктория. И добавляет: «Лишь бы нас не окружили!»
Их не окружили. Но часть поселка Северного с прибранной дорогой и баком с водой теперь серая зона, русские в конце июня туда не дошли, но придвинулись вплотную. На этот раз Виктория Котова руководила не субботником, а эвакуацией. Но уезжать из Торецка готовы не все.
«Поехали в поселок Северный, когда наступило относительное затишье. А люди в тишине отказались ехать — послали на камеру подальше, из десяти поехало двое, а спасатели рисковали жизнью, чтоб туда проехать, — рассказывает заместитель главы военной администрации по ЖКХ Руслан Биленко. — Моя субъективная точка зрения — возможно, сильная забота о населении, когда в нашей самой крайней ситуации мы о всех так заботились, воду развозили, гуманитарку, строго все порывы электрики чинили сразу, сыграло сейчас злую шутку, люди все это стали считать за норму, почувствовали себя в некоторой безопасности рядом с фронтом!»
Российские военные бомбами, ракетами и беспилотниками сейчас «ровняют» центр Торецка, говорит Биленко: «Помнишь защитные сооружения наши? В один прилетела бомба ФАБ-250 — выдержал достойно! Столько работы для города сделано было — жалко все это…»
В городе света нет, связи нет, но работают и ДСНС, и полиция, и военная администрация — все стараются вывозить людей на броневиках.