Военный медик Виктория Обидина помогала раненым украинским военным во время блокады «Азовстали», вместе с ней в бункере была ее 4-летняя дочь. В середине мая женщину с ребенком разлучили, а потом на полгода сама она попала в плен. 17 октября Викторию обменяли в числе 108 женщин, сейчас она проходит реабилитацию в Днепре. Журналисты «Укринформа» поговорили с Викторией о том, что происходило на мариупольском комбинате и в российском плену. Публикуем главное из этого интервью.
В бункере маленькая Алиса раздавала раненым обезболивающее
Виктория до войны работала в госпитале. На «Азовстали», куда она приехала 10 марта по приказу командира, ей со временем пришлось обрабатывать тяжелые раны, с которыми она раньше не сталкивалась.
— Я никогда не присутствовала на операциях, не видела, что происходит, когда человек теряет ногу. Я даже перевязки не делала ни разу. Это был мой первый опыт. Когда привозят парней без ноги и руки, все уходит на второй план, ты сосредотачиваешься на ране и понимаешь, что нужно срочно обработать. В бункере с нами были врачи, они координировали все движения.
Дочь Виктории — четырехлетняя Алиса — сначала оставалась под присмотрами родных и няни. В 20-х числах марта медик забрала ее в бункер — домой свозить ее согласился один из бойцов «Азова». Ехать за ребенком им пришлось под кружащей в воздухе вражеской авиацией.
— К сожалению, не знаю ни как его зовут, ни его позывной. Я просто тогда обратилась к нему за помощью, а он просто мне помог. Я очень благодарна ему. Когда начался обстрел, а мы в квартире были, то он сидел с Алисой, а я собирала вещи. Уже в бункере он привозил ей вкусняшки, пытался помогать… Его убил снайпер. Это было потрясение. Он был очень хорошим парнем из «Азова», — говорит Виктория о военном с «Азовстали», которого будет помнить всегда.
В бункере «Азовстали» четырехлетняя Алиса помогала маме и раздавала обезболивающее раненым солдатам: «Это сокращало мне работу почти на час. Я ей выдавала, говорила сколько и кому можно», — рассказывает собеседница.
А после эвакуации не выдала военным, кто ее мама
18 апреля появилось короткое видео из бункера. На нем Алиса говорит, что хочет, чтобы ее эвакуировали, а за кадром прозвучало, что она в бункере с мамой-военным медиком. Спустя две недели, 5 мая, организовали «зеленый коридор» для вывода мирного населения с завода. Так надеялась выйти с дочерью и Виктория. Но в фильтрационном лагере российские военные быстро поняли, что она не гражданская.
— Они видели то видео… Они посмотрели на Алису и узнали ее, спросили у меня, мой ли это ребенок. Я, конечно, ответила: «Да, мой». То есть, видео, с одной стороны, пошло на пользу, потому что узнали, что в бункерах есть дети, старики, а с другой — сыграло злую шутку, — вспоминает она.
Маленькую Алису забрали у мамы, российские военные грозились отправить ее в детский дом. В палаточном городке Виктория в присутствии Красного креста написала доверенность на девушку, с которой там познакомилась, чтобы она могла вывезти Алису в Запорожье.
— Я пошла провожать Алису… села в автобус и… уехала. Военные меня потеряли. Я села в один автобус с Алисой, но не рядом, а на разных сидениях. В Мангуше эвакуационная колонна остановилась, солдаты зашли в автобус и сказали «девушка на выход». Меня уже искали, у них были фотографии. Я понимала, что меня снимут, но тем не менее.
Поздно ночью напуганная Алиса приехала в Запорожье, ничего не говорила о маме. Медик сейчас рассказывает, что подготовила ребенка к эвакуации заранее, потому что надеялась пройти с ней фильтрацию.
— Я сказала Алисе, что нельзя говорить, что мы видели солдат, что помогали раненым. Я просто медсестра, хожу в больнице в белом халате. Ребенок не выдал меня и ребят. Она очень умная девочка и все понимает с полуслова.
В Донецке украинку заставили дать интервью российским СМИ — в платье и с макияжем
Саму Викторию в Мангуше отвезли в райотдел, где пытались силой выбить «хоть какую-то информацию»: «били по голове, за шею хватали, к земле „прикладывали“ лицом, по ребрам били». 27-летняя медсестра говорит, что ей было не страшно, потому что рядом не было дочери. Она ничего не говорила военным, и ее продержали в камере, а 9 мая перевели в Донецк в отдел по борьбе с организованной преступностью как военную.
В Донецке заставили дать интервью российским СМИ — для этого надо было накраситься, надеть платье для вида, что к пленным относятся хорошо. Об этом опыте Виктории не очень приятно вспоминать, но она говорит, что тогда не могла не согласиться.
— Сказали, что говорить, — я сказала. Велели обратиться к Верещук, чтобы мне вернули ребенка, но я этого не хотела. Я пыталась смотреть в сторону, а не в камеру, задавала какие-то непонятные вопросы и, слава богу, те кому нужно, поняли, что что-то не так. После интервью мне разрешили позвонить родственникам. Я позвонила маме и всеми возможными способами дала понять, что не стоит возвращать ребенка, а все, что я сказала, — неправда.
Потом ее перевели в ИВС в Донецке. Для пленных, по словам собеседницы, там были ужасные условия.
— Воздух не циркулировал, окна не открывались, вентиляции забитые. По одному в камерах сидеть нельзя, нас там было то трое, то четверо. У каждого отдельная шконка, туалет, вода из крана, душ раз в неделю, медпомощь не оказывали, — говорит медсестра.
С 1 июля Обидина находилась в колонии в Еленовке. Там пленных заставляли работать — за отказ отправляли в камеру штрафников. Елена полола траву по периметру. Пленных женщин держали в дисциплинарном изоляторе (ДИЗО), а мужчин — в бараках. Женщинам приходилось слушать, как в соседних камерах издеваются над другими украинскими военнопленными, а по радио транслируют российские новости.
— Моральное давление очень сильное, когда ты понимаешь, что сейчас бьют человека, который с тобой служил, тебя защищал, а его бьют просто за то, что к примеру, есть украинская татуировка или чтобы подписал какие-то показания, — рассказывает она. — Медицины никакой, вместо окон — щиты железные с дырочками просверленными. Лето, а воздуха почти не было. 4×5 метров камера, и там нас жило 11 человек, потом переселили в 6-местную камеру, там нас жило уже 24 человека. Там были и гражданские пленные, которые хотели остаться на территории России. Они презирали нас за то, что мы такие проукраинские.
Виктория вспоминает, как узнала про теракт, когда погибли более 50 украинских военных:
— В тот день нам закрыли «кормушки» на дверях, все закрыли, произошел взрыв. Думали, что нас обстреливали. Потом мы узнали, что это «прилетело» нашим мальчикам, на ДИЗО начали переводить раненых.
Елена говорит, что россияне пытались ее переманить на свою сторону, обещали «всем обеспечить», уверяли, что Украина срывает обмены и не ждет людей домой. 4 октября разрешили на минуту позвонить маме и спросить, как дочь, о которой она ничего не знала с момента разлуки.
— «Мама, это я», — говорю. Она удивилась и обрадовалась. Я спросила, где Алиса. Она быстро дала ей трубку. Алиса говорила, что очень соскучилась, хочет увидеть и обнять. Мама спросила, где я, я сказала, что в Еленовке, — вспоминает военная разговор, его слушали трое военных РФ.
На родину она возвращалась со связанными руками, некоторые другие украинцы — босиком
В день обмена около 5 утра женщин позвали «на выход», пленных собирали по фамилиям, у них забирали вещи и документы.
— Кому шлепки оставили, кому кроссовки… Получились так, что некоторые вышли без обуви. Нам связали руки, посадили в конвоирскую машину и повезли в аэропорт. Там мы сели в грузовой самолет, сидели «елочкой», со связанными руками, глазами. Мы понимали, что едем рядом со своими, но не знали, кто где. Разговаривать было нельзя. Голову нужно было опустить. Когда мы вышли из самолета, нам разрешили развязать глаза и пересадили в «Урал». Мы понимали, что прилетели в Джанкой и потом ехали в сторону Запорожья. Нас привезли, поставили лицом к мосту (разбитый мост в районе села Каменское. — Прим. ред.), который мы должны были перейти, и когда мы увидели свои автобусы, то поняли, что нас обменяют. Но все равно боялись — а вдруг что-то сорвется. Когда перешли мост и уже поняли, что на подконтрольной Украине территории, — это незабываемые впечатления, — описывает Виктория свое возвращение.
В тот день она сразу позвонила Алисе и впервые за полгода увидела ее по видеосвязи. За это время, говорит, девочка повзрослела. Пока в живую мама и дочь не виделись: Виктории сначала нужно восстановить все документы и пройти реабилитацию. Потом она поедет в Польшу к дочери.
В будущем Виктория не исключает, что еще будет служить в армии, а пока ждет, когда освободят других военнопленных, а Мариуполь вернется в Украину, и гордится тем, что была в «самой горячей точке мира».
