Сегодня тысяча дней с тех пор, как в Минске задержали Марию Колесникову — одну из главных фигур событий 2020 года. Уже три месяца о ней, как и о многих других политзаключенных, нет никакой информации. Больше всего за Марию переживают ее близкие — папа и сестра. Каково это — не знать, что с твоим родным человеком в заключении, «Зеркало» поговорило с ее сестрой — Татьяной Хомич.
«В феврале у нас пропала связь с Машей, к тому моменту ей уже год не приходили письма ни от кого, кроме близких»
— Татьяна, когда вы получили последнее письмо от сестры?
— 15 февраля. Это были открытки для папы. С тех пор всякая коммуникация с Машей прекратилась.
— Что было в открытках?
— Маша писала, что получила письма от меня и от папы. Писала, что папины доходят лучше, чем мои. Просила не беспокоиться о ее здоровье: в колонии ей оказывают медицинскую помощь, она принимает таблетки. Передавала огромные приветы всем родным, близким и друзьям. Просила отца беречь себя и говорила, что всех любит. Была еще маленькая открыточка с одной фразой: «Папочка, все будет хорошо».
— В конце ноября прошлого года Марию госпитализировали из колонии с перитонитом, возникшим из-за прободения язвы. Что известно о ее здоровье сейчас?
— 5 декабря, сразу после операции, папа смог встретиться с Машей. Она была еще очень слабой, но бодро улыбалась. Это была их первая встреча за два года, когда можно было обнять друг друга. Раньше они могли видеться только через стекло в комнате для свиданий в колонии или клетку в зале суда.
В конце января-начале февраля уже в колонии с Машей смог встретиться адвокат. Ей становилось лучше, но было заметно, что потеряла много веса. Говорила, около 15 кг.
Правозащитники недавно писали, что здоровье Маши ухудшилось. Мы проверить это никак не можем. Будем и дальше стучаться в администрацию колонии и Департамент исполнения наказаний.
Я консультировалась с врачом, и он сказал, что Маше после операции нужна специальная диета. Мне страшно за сестру. Три месяца никакой информации. Не знаю, что и думать.
— У Марии были проблемы с желудком до того, как она попала в тюрьму?
— Нет.
— После операции ее вернули обратно?
— Да, в Гомель. В марте я узнала, что Маша находится в ПКТ (режим в помещении камерного типа — более строгий, чем в общей колонии. Заключенным разрешают тратить меньше денег на покупки в тюремном магазине, их выводят на 30-минутную прогулку один раз в день. — Прим. ред.). Предполагаю, она по-прежнему там.
— Что Мария рассказывала об условиях содержания?
— С самого начала в колонии к Маше было особое отношение. Ей не разрешают общаться с другими женщинами, а им — с Машей. Ее постоянно сопровождает кто-то из охранников. Даже в туалет. Маша носит на одежде желтую бирку (политзаключенных часто заставляют носить желтую бирку — это означает, что их поставили на профучет как склонных к опасным действиям. — Прим. ред.).
Маше запретили заниматься спортом. Совсем. Это большой удар, потому что она — активный человек, любит поддерживать себя в форме.
В прошлом году нам даже разрешили такую роскошь как общение по видео. Я созванивалась с Машей шесть раз. Один звонок — пять минут. Она выходила на связь в розовом платье в цветочек и пиджаке цвета хаки. Короткая стрижка, темные волосы, красная помада. Во время наших разговоров рядом с Машей всегда кто-то стоял.
У папы было только одно краткосрочное свидание (4 часа) с ней в октябре 2022 года. Хотя таких свиданий должно быть несколько в году. Еще заключенным положено одно долгосрочное — оно длится сутки и дольше. Но администрация колонии каждый раз находила причины, чтобы отказывать Маше. Надуманные поводы: штрафы за то, что она якобы нагрубила кому-то, кого-то перебила. Штрафы накапливаются, и человека лишают встреч, звонков, передач.
Маша хотела получать дистанционное образование в колонии, но ей отказали. Там есть библиотека, но нет времени читать. Рабочий график — 6 дней в неделю (а иногда и 7) по 6−7 часов. После работы часто дополнительные наряды: уборка территории, помощь на кухне и т.п.
— Музыкальные инструменты там есть или, может, удалось передать?
— Все наши попытки передать флейту (Мария Колесникова — профессиональный музыкант, играет на флейте. — Прим. ред.) были безуспешными. Правила в тюрьмах простые: разрешено передавать только то, что есть в списке для передач. Музыкальных инструментов там нет.
— Кем Мария работает в колонии?
— Швеей. Маша рассказывала, что первые несколько месяцев она даже продвигалась по «карьерной» лестнице (смеется). Ей повышали разряд. Думаю, в какой-то момент администрация поняла, что карьера Маши слишком стремительная — и перестали давать разряды. Особых деталей не знаю. Маша говорила, что работа очень однообразная.
— За работу платят?
— Маша называла цифру — не более 3 рублей в месяц.
— Перед попаданием в больницу Марию отправляли в ШИЗО?
— Да. Предположительно, 17 ноября. На десять суток.
— Вам известно, из-за чего?
— Какие-то нарушения. Скорее всего, опять что-то из мелочей: например, нагрубила начальнику. Несколько таких нарушений — и человека отправляют в ШИЗО.
— Белорусы пишут вам или папе с вопросами о Марии?
— Пишут. Но все меньше и меньше. Самый большой отклик был сразу после Машиного задержания в 2020 году. Сотни сообщений в месяц. Потом было несколько всплесков интереса: когда Маше вынесли приговор, когда она попала в больницу. Но со временем поддержка уменьшается, и это очень горько.
— А в колонию люди пишут?
— Знаю, что пишут. Письма не доходят. В феврале у нас пропала связь с Машей, но к тому моменту ей уже год не приходили письма ни от кого, кроме близких. Адвокат пытается прорвать эту блокаду, но безуспешно.
— Как думаете, Марии обидно, что она жертвует своей свободой, здоровьем, а солидарность и поддержка уменьшаются? Многие люди и вовсе перевернули страницу.
— Мне сложно отвечать за Машу — обидно ли ей в этой ситуации. К сожалению, связи с ней нет, лично спросить ее не можем.
«Думаю, уверенность в том, что правда на ее стороне, тоже поддерживает Машу»
— Вернемся в 2020 год. Первые аресты, задержание Виктора Бабарико. Помните, какая реакция была у Марии?
— Мы все были в шоке. Стало понятно, что расправляются с теми, кто проявляет политическую активность. Думаю, Маша тоже уже тогда понимала, что ее могут задержать. Очень хорошо помню ее фразу «мы не делаем ничего противозаконного». Она, как и сотни тысяч белорусов, понимала: правда и закон на их стороне.
— Помните свои мысли и чувства, когда Мария порвала паспорт на границе?
— Мне было очень страшно. Мы не знали, где она и что будет дальше.
— Вы понимаете мотивацию Марии? Почему она пожертвовала своей свободой, но осталась в Беларуси?
— Думаю, да. Она была твердо настроена не уезжать. Мы обсуждали это с ней. Уже задерживали людей, «депортировали» Светлану Тихановскую, уехала Вероника Цепкало. Мы спрашивали у Маши: может, тебе тоже стоит? Но она не хотела. Это было ее решение, и я понимала, что ее будет трудно переубедить. Сыграло роль и то, что Максим Знак решил остаться в Беларуси. Они с Машей не хотели бросать людей из команды Бабарико.
— Сейчас вы не жалеете, что три года назад сестра поступила именно так?
— Можно жалеть о вещах, на которые лично ты могла повлиять, но не сделала этого. На решение Маши повлиять я не могла. Но да, мне особенно тяжело думать о том, как тюрьма отражается на ее здоровье. И может стать только хуже.
— Откуда у Марии силы справляться со всеми испытаниями?
— Маша всегда была очень сильной, с внутренним стержнем. Если она что-то задумывала, всегда твердо шла к этому. Она человек с очень ярко выраженным чувством справедливости. Думаю, уверенность в том, что правда на ее стороне, тоже поддерживает Машу: закон нарушает не она, а люди, которые держат ее в колонии.
— Какая у вас разница в возрасте с Марией?
— Я младше на четыре года.
— У сестер не всегда гладкие отношения, особенно в детстве или подростковом возрасте. Какими вы были сестрами?
— Когда были маленькими, могли и подраться. Как и многие сестры. Но это закончилось уже в подростковом возрасте, и мы быстро стали подругами. Маша — моя лучшая подруга. Знаю, что далеко не во всех семьях так, но мы стали очень близки, проводили много времени вместе, путешествовали, делились личным. Мне очень не хватает Маши — именно как самого близкого человека.
— Из-за парней бывали ссоры?
— О, нет, нет! (смеется)
— Когда вспоминаете сестру, какие сцены перед глазами?
— Какие-то простые моменты. Совместный отпуск. Мы ездили вдвоем в Милан, Венецию и Верону. Легкие солнечные дни в Италии. Хорошо помню момент, когда Маша училась на дирижера в Академии музыки в Минске. Не очень популярная профессия среди женщин. Она сдавала экзамен, и ей поставили оценку ниже, чем парням — с комментарием о том, что она «крамольно дирижирует». Маша сильно возмущалась. Помню, с каким достоинством она реагировала на эту несправедливость.
— Когда вы последний раз видели папу?
— Как и Машу — в 2020 году.
— Как он себя чувствует, как настрой?
— Папа чувствует себя нормально. Конечно, очень переживает за Машу. Волнуется, но держится молодцом.
— Он не может уехать за границу, чтобы увидеться с вами?
— Наверное, может. Но не хочет выезжать из Беларуси.
— В Беларуси на папу оказывают давление — власти, силовики?
— Насколько знаю, нет.
— А на вас? Были попытки угрожать вам, заставить прекратить публичную деятельность?
— Нет.
— Как думаете, мама поддержала бы решение Марии заняться политикой в 2020 году (мама Марии и Татьяны умерла в 2019 году. — Прим. ред.)?
— Не знаю, сложно сказать. Возможно, если бы мама была жива, Маша повела бы себя по-другому.
— Мария больше похожа на папу или на маму?
— На папу, а я больше похожа на маму (смеется).
— Не боитесь, что годы заключения сильно изменят Марию, и это будет уже не та сестра, которую вы знали?
— Я об этом часто размышляю. Думаю, характер Маши не изменится. Ее стойкость, принципиальность, чувство собственного достоинства по-прежнему на месте. Но колонии и тюрьмы влияют на людей очень сильно. Прежде всего психологически. Люди выходят с тяжелыми травмами. Я за это переживаю.
— Что скажете Марии при встрече?
— Что я ее люблю.
«Маша должна выйти на свободу в конце 2029 года. Я точно не готова, чтобы она все это время провела в тюрьме»
— Давайте немного поговорим о вас. В одном из интервью Мария говорила, что вы работаете в IT-сфере. Вы до сих пор там?
— Нет. Из-за событий 2020 года я поменяла сферу. Раньше работала в IT бизнес-аналитиком.
— Полностью посвятили себя гражданским инициативам?
— Да, жизнь сильно изменилась. Я не планировала покидать Беларусь — и уехала в августе 2020 года. У меня была там интересная и хорошо оплачиваемая работа. Но после задержания Маши я занялась попытками ее освободить. Со временем эта деятельность расширялась, и сейчас я занимаюсь и другими политзаключенными в Беларуси.
В январе мы создали ассоциацию бывших политзаключенных и их родных. В Координационном совете (КС) возглавляю рабочую группу по политзаключенным. Последний год изучала права человека и дипломатию в магистратуре университета Sciences Po в Париже.
— В чем конкретно состоит ваша работа?
— В основном, это публичная деятельность. Выступления, встречи на мероприятиях по темам политзаключенных, пыток и насилия в белорусских тюрьмах. В рабочей группе КС мы провели серию дискуссий по самым важным и наболевшим вопросам. Сейчас важнейшая цель — вместе с нашими экспертами и политическими акторами выработать единую стратегию по освобождению людей.
В марте была встреча во французском сенате, где 20 парламентариев символически «усыновили» политзаключенных. Мы долго работали над этим мероприятием с французской диаспорой и послом Франции в Беларуси. Важно постоянно напоминать о репрессиях политикам в Европе и США. Цель одна — освобождение людей.
— Прогресс есть?
— Надо понимать, что вряд ли стороной переговоров с режимом может стать кто-то из белорусских демсил. Должна быть коммуникация между Западом и режимом. Мы встречаемся с дипломатами разных стран. Часть из них поддерживает идею переговоров. Они понимают, что для многих политзаключенных пребывание в тюрьме — вопрос жизни и смерти. К сожалению, процесс этот не быстрый. Особенно теперь, когда основное внимание в Европе уделяется войне в Украине.
— Что можно предложить белорусским властям, чтобы они освободили хотя бы часть политзаключенных?
— Мы видели варианты, как это может работать. Наталью Херше освободили после того, как Швейцария назначила посла, которая вручила верительные грамоты Лукашенко. Потом это не мешало Швейцарии присоединятся к санкциям против Беларуси, но человек оказался на свободе. Надо задать вопрос белорусским властям — чего они хотят, в чем их интерес? Думаю, это у них спрашивают не часто.
Сейчас ходят слухи об отмене — частичной или полной — санкций против белорусского калия. Европейские страны могут отменить их просто так. Почему бы не привязать к отмене санкций освобождение людей в Беларуси? Но сперва нам надо достичь консенсуса по этому вопросу внутри демсил и гражданского общества.
У Маши срок 11 лет. Она должна выйти в конце 2029 года. Я точно не готова, чтобы все это время она провела в тюрьме. Возможно, что-то изменится коренным образом в Беларуси. Мы все этого ждем. Но, может быть, ничего и не изменится. Значит, надо уже сейчас пытаться освободить людей.
— Недавно вы немного пообщались с Владимиром Зеленским на вручении премии Карла Великого в Германии. О чем был разговор?
— Было очень мало времени, и я понимала, что надо сказать самое важное. Тем более у Зеленского, думаю, было мало встреч с белорусами после начала войны. Я выразила слова поддержки украинскому народу, сказала, что белорусы поддерживают Украину и поблагодарила его.
— Вы не раз представляли свою сестру на получении разных наград и премий. Кстати, сколько их уже?
— Около 20.
— Можете объяснить, почему международные премии — это важно?
— Они привлекают внимание к ситуации Маши и других политзаключенных в Беларуси. И это признание заслуг моей сестры. На церемониях вручения присутствует много политиков: главы Европарламента, Еврокомиссии, лидеры стран. И такие премии — это сигнал режиму в Беларуси. Европа говорит: вот кого мы поддерживаем.
— Некоторые из премий сопровождаются довольно крупными гонорарами. Например, премия Вацлава Гавела, которую присудили Марии в 2021 году, — это 60 тысяч евро. Куда идут эти деньги?
— Пока никуда. Часть из них я не могу получить, потому что они предназначены для Маши. Она сможет получить деньги, когда выйдет на свободу.
— Есть чувство, что немало людей в Беларуси «отключились» от политики: перестали читать неприятные новости, в том числе и о политзаключенных. Вас не пугает, что число безразличных растет?
— Не думаю, что это безразличие. Это усталость и стресс. В состоянии усталости и стресса сложно жить несколько лет. Это нормальный процесс. Не думаю, что людям все равно. Человеку надо думать о самом себе, чтобы жить дальше.
Но да, я боюсь, что люди забывают о политзаключенных. Из-за границы нельзя встретиться с родственниками тех, кто сидит в тюрьмах. Нельзя их обнять, выпить вместе кофе. Это ведь важно — поддержать человека в такой ситуации.
— В июле 2020-го Марию спросили, на сколько процентов она верит в победу. «Я не сомневаюсь в победе. Я думаю, что это вопрос времени. Это может быть и 10 августа, и 20, и через три месяца». С тех пор прошло почти три года. Как бы вы сейчас ответили на этот вопрос?
— Наверное, это уже звучит смешно, но я уверена, что перемены произойдут. Только не «вот-вот» и не через три месяца. Путь может занять много лет. И самый большой риск сейчас — потеря суверенитета. Этого нельзя допустить.
— Вы, как и десятки тысяч белорусов, вот уже несколько лет за границей. По каким вещам в Беларуси скучаете больше всего?
— Наверное, по старому образу жизни, по ощущению дома. Сложно выделить что-то одно. Друзья, дом, семья, какие-то места. Скажу честно: за три года я так и не привыкла к жизни за границей.
— Куда пойдете первым делом, когда вернетесь в Минск?
— Самое первое — это встреча с семьей. К сожалению, за это время у нас умерли несколько родных: бабушка, дедушка, дядя. Мы так и не смогли попрощаться. Мне кажется, многие с таким столкнулись — и эмигранты, и заключенные.
— Мария знает о смерти родственников?
— Да, мы сообщали ей. Конечно, для нее это тоже было очень тяжело. Она передавала, чтобы папа держался. Это его родители ушли. У него все меньше и меньше остается близких, и ему очень тяжело переносить это одному.
